Казус «нежелательности» Генриха Бёлля как утрата всех и всяческих ориентиров

На днях всплыло относительно старое, самого конца декабря 2023 года, решение Якутского городского суда. Он оштрафовал за участие в деятельности нежелательной организации Светлану Ушницкую, директора библиотеки Северо-Восточного федерального университета. Проверки библиотек самых разных учебных заведений шли тогда по всей стране. Не дай бог находили книги, изданные, например, соросовскими структурами. А поскольку научное книгоиздание в России в былые годы спас именно Сорос, отловить нарушителей было несложно. 

С этим намучился, в частности, Европейский университет в Санкт-Петербурге. Ушницкая получила штраф за найденные в библиотеке книги автора (фамилия скрыта в решении суда), чьим именем названа нежелательная организация. Сама нежелательная организация в случае Ушницкой тоже не называется, но скорее всего, речь о признанном в 2022 году нежелательным Фонде Генриха Бёлля, связанном с немецкими «зелеными».

В России все немецкие фонды названы нежелательными. Но едва ли в библиотеках региональных университетов хранятся, тем более на русском языке, произведения Науманна или речи Аденауэра. Так что это — Бёлль. Связь между писателем и фондом его имени для суда и следствия очевидна: «Независимо от того, что книги, автором которых является […], не были изданы непосредственно нежелательной на территории Российской Федерации организацией, указанная организация носит имя […], и следовательно, распространяет его идеи».

В логике правоохранителей, если нежелательным признан Фонд имени кого-то, то и этот кто-то представляет собой «угрозу основам конституционного строя Российской Федерации, обороноспособности страны или безопасности государства». 

Прости господи, но так и хочется, по Бёллю, патетически воскликнуть: «Где ты был, Адам?», когда события в стране покатились по колее Оруэлла с Кафкой. Надо ли говорить, что даже в соответствии с репрессивным правом г-жа Ушницкая не могла нести никакой ответственности, не имея умысла (ни прямого, ни косвенного) на совершение административного правонарушения. Даже репрессивное право предполагает понятие причинно-следственных связей.

Генрих Бёлль издавался, особенно в советское время, колоссальными тиражами. По популярности он, возможно, уступал Хемингуэю и Ремарку, но входил в топ разрешённых иностранных авторов, чьи книги можно было найти во всех библиотеках.

Писатель-антифашист, почти коммунист, лауреат Нобелевской премии по литературе, стоящий в одном ряду с такой глыбой, как Гюнтер Грасс (однажды в Нобелевском комитете обсуждали возможность двойного награждения — Бёлля и Грасса одновременно); человек, многократно посещавший СССР, — в чем могла быть с его стороны угроза для «безопасности государства» российского? Но это если рассуждать с точки зрения здравого смысла и юридической логики (пусть даже с позиций действующего репрессивного права), а не смотреть на происходящее «с учетом ситуации на земле». То есть, говоря по-бёллевски, «глазами клоуна». Как органы решат, так оно и будет. В конце концов, даже в дурном мучительном сне ни Джорджу Оруэллу, ни Ханне Арендт, ни Бёллю, ни Эриху Марии Ремарку с Томасом, Генрихом, Клаусом и Эрикой Маннами не могло привидеться, что в XXI веке будет существовать антиутопический режим, способный признать «нежелательной организацией» Йельский университет (приготовиться Принстону, Гарварду, Пенсильванскому, Колумбийскому, Брауновскому университетам, Дартмутскому колледжу и Корнелльскому университету, — тем более, что там преподает Дмитрий Быков).

Проверки библиотек самых разных учебных заведений шли тогда по всей стране

Компетентные органы интуитивно чувствуют недоброе, даже не зная, кто такой этот Бёлль, которого советская власть интенсивно издавала и привечала с 1950-х годов. А потом терпела, смотря сквозь пальцы на его попытки защиты советских диссидентов в 1960-е. Чрезмерно активную поддержку Бёллем Солженицына, словом и делом, СССР простить не мог. Издания книг Бёлля приостановились.

А поддержка была настолько активная, что вошла в интеллигентский фольклор. Как и в любом «народном» произведении здесь возможны разночтения, но общий смысл такой: «Самолет катит (вариант: летит) на Запад, / Солженицын в нем сидит. / „Вот те-нате, хрен в томате!“, / Бёлль, встречая, говорит». Такой вот, понимаете, «Бильярд в половине шестого» и «Дом без хозяина»!

Это одна сторона дела. Но, с другой-то стороны, тот же президент Путин привечал Солженицына, ездил к нему на поклон и вёл долгие историософские беседы, вероятно, повлиявшие на его мировоззрение. Получается, что прав был Бёлль, сохранив для отечества Александра Исаевича? Но лучше перебдеть, чем недобдеть: за избыточное рвение наказывать не будут. Хотя… 

Снова противоречие: демонтируют же по распоряжению прокуратуры памятник Сталину в Вологде. В общем, наша власть, хотя и идёт по пути Кафки, Оруэлла и театра абсурда одного актера, но остаётся в статусе «вся-такая-противоречивая». 

Впрочем, Йельскому университету с Генрихом Бёллем от этого не легче. Кейс Бёлля показывает, что в государстве и обществе исчезли вообще все возможные ориентиры — политические, нравственные, интеллектуальные. Все заранее боятся всего, не понимая, где можно напороться на мину. Точнее, напороться можно везде. 

Кто бы мог подумать, что такой миной может оказаться Нобелевский лауреат 1972 года, умерший в 1985-м? А надо ещё учитывать его связи с Львом Копелевым, положившим когда-то на стол редактора отдела прозы «Нового мира» Аси Берзер рукопись будущего «Одного дня Ивана Денисовича». Его дружбу с Виктором Некрасовым, «туристом с тросточкой», у которого при 48-часовом (!) обыске в 1974 году обнаружили два черновика письма некоему «Генриху», где критиковались газета «Правда», советская пропагандистская машина и травля Солженицына. 

В государстве и обществе исчезли вообще все возможные ориентиры — политические, нравственные, интеллектуальные

У Бёлля и Некрасова был замысел публикации под одной обложкой «В окопах Сталинграда» и «Где ты был, Адам?»: одна война с двух сторон. Одна справедливая, другая нет — но война одна и та же. 

И хотя Виктора Платоновича упрекали, что он «дальше бруствера не видит», именно окопная правда, пусть в большей степени депрессивно-тыловая у Бёлля, показывала суть той войны. И войны как таковой. Оба писателя хлебнули ее сполна. Замысел был реализован уже после кончин Белля и Некрасова, в 1991-м. Копелев с Некрасовым ещё не запрещены, но уже почти забыты. А я бы ещё попутно обратил внимание на симптоматичное прекращение переизданий в последние десять лет повестей и романов Юрия Трифонова: антисталинский пафос «Дома на набережной», «Времени и места», «Исчезновения» очень не к месту сегодня.

Послевоенная немецкая литература была популярна в СССР. Она допускалась именно потому, что выросла из «литературы руин», показывала всю психологическую и физическую тяжесть выхода нации из поражения, «кризис буржуазного сознания», опасность реваншизма. Качественная проза, отменные переводы, окно в западный мир, всякий раз почему-то возрождавшийся через загнивание.

А тут ещё контркультура конца 1960-х: тоже показатель кризиса, яростные дискуссии вокруг протестных (вплоть до террористических) движений, в которых Бёлль поучаствовал своими текстами, включая скептическую и страстную публицистику. Вроде бы это была литература о «них», о людях, побеждённых и находящихся от нас за железным занавесом. Но в то же время возникало ощущение, что это написано о «нас» — и обычных людях, и о сильных мира сего.

Не случайно был рассыпан набор «Потусторонних встреч» Льва Гинзбурга — книги о людях нацистского режима и об укоренённости тоталитарной идеологии. Хотя главы книги удалось опубликовать в двух номерах «Нового мира» Твардовского. Читатели узнавали себя. Узнавали свою идеологическую среду. Получалось недопустимое сопоставление несопоставимых политических режимов… Весь мир можно объявить нежелательным, а деньги налогоплательщиков направить «патриотическим» организациями, знающим лишь несколько уже «отлитых в граните» тезисов идеологической пропаганды, и на индустриальное производство единых учебников и единых «Основ» политики в разных сферах. 

Это мир дистиллированной, классической антиутопии. Чем они заканчиваются, и с каким трудом из них выбираются нации, среди прочих как раз и показывал, изнутри «глубинного народа», ныне нежелательный Генрих Белль.