Богомолов и пустота. От смеха к оправданию катастрофы

На днях во время дискуссии на молодёжном форуме «Территория смыслов» худрук Театра на Малой Бронной Константин Богомолов назвал «удачей» период, последовавший за началом агрессии России в Украине. 

«Думаю, то, что произошло три года назад, радикально поменяло среду, в которой мы живём, и поставило каждого перед необходимостью ответить, а не уйти от ответа. Можно же прожить жизнь и не ответить ни на один вопрос. Это, в определённой степени, удача нашего поколения, что мы находимся в этом историческом периоде, который заставляет нас говорить о сущностном. Ценность мишуры, как бы она ни сверкала, резко упала. Глянец весь скукожился», — заявил Богомолов.

Ранее Богомолов публиковал антизападные манифесты и колонки на госресурсах, называл эмиграцию «самой мучительной смертью» и даже поставил спектакль, в котором высмеял уехавших. К его 50-летию (23 июля) вышел комплементарный сюжет в вечернем выпуске на канале «Россия 1».

Казалось бы, всё уже понятно — но Богомолова продолжают обсуждать «по другую сторону занавеса», негодуя и возмущаясь, хватаясь за иллюзорные аргументы вроде «он ведь из такой семьи». Как и многие, я был знаком с его отцом, киноведом Юрием Богомоловым. Богомолов-старший был одним из тех, кто побудил меня выбрать профессию критика: ещё в детстве, в перестройку, меня восхитила его рецензия в «Советском экране», где Ю.Б. сравнил Штирлица с миллионами советских служащих, которые точно так же были вынуждены лавировать на работе между Мюллером и Шелленбергом. 

Позже, когда мы уже были знакомы, я спросил Ю.Б.: «Как писать рецензии — даже не на плохие, а на пустые, никакие фильмы?» Богомолов-старший дал гениальный совет: «Пиши в форме совета: как этот фильм можно было бы снять лучше». За этим рецептом чувствуется известный гуманизм позднесоветской критики — быть адвокатом даже плохого произведения. Даже к идейным противникам нужно относиться объективно, кроме, конечно, каких-то прирождённых убийц (но существуют ли такие в природе)? 

По поводу Константина Богомолова и других теперь принято писать: «он всегда таким был». Настаивать на изначально порочной природе творца, на мой взгляд, упрощение: за категоричностью оценок стоит боязнь анализа ситуации. Многие из тех, кто оказался сегодня на стороне зла, вовсе не «всегда такими были».

Всякий раз, когда речь заходит о Богомолове-младшем, я вспоминаю одну встречу. «Марш мира» в сентябре 2015-го в Москве. На очередном стыке бульваров, стоя как бы на возвышении, колонну приветствует Константин Богомолов — своей улыбкой Чеширского кота. Его в ответ приветствуют тоже: вот, ещё один известный человек с нами. Так думалось тогда, в 2015-м, и ещё — что режиссёр, наблюдая за протестом, что-то берёт в свою режиссерскую копилку. 

Конечно, из сегодняшнего дня эта сцена выглядит иначе: можно представить, что Богомолов-младший стоял на этом перекрёстке, решая для себя: делать ли ставку на эту силу, есть ли в ней потенциал? Между прочим, многие из известных людей тогда пытались ответить на этот же вопрос. То, что они в итоге сделали ставку на другую лошадку, — можно истолковать и как упрёк гражданскому обществу того времени: оно оказалось не настолько убедительным. 

Богомолов выбрал сторону подлецов: это его выбор. Но одновременно это и проигрыш всех нас. 

Особенность идеологии путинского режима в том, что его сердцевиной парадоксально оказывается некая духовная и смысловая пустота. Буквально ничто, прикрываемое посконной фразеологией, в которую не верят даже оголтелые сторонники. Советский проект, при всей его чудовищной практике, по крайней мере на теоретическом уровне имел позитивный смысл (идею социальной справедливости, например) и был устремлён в будущее. Нынешний режим не имеет ни представления о будущем, ни позитивных идей — кроме отрицания всего другого, всех иных форм жизни. 

Особенность идеологии путинского режима в том, что его сердцевиной оказывается некая духовная и смысловая пустота

Философия Дугина хорошо объясняет смысл режима, предлагая всем радостно сгореть в огне истории, увлекая за собой остальной мир. Смерть как смысл жизни. Смерть и есть, в сущности, бессознательная цель путинского проекта, поэтому ему даже не особо нужны художники. Эта пустотность путинского проекта (его способность всё лишать смысла) имела несколько опций для художника в 2000–2010-е годы. 

Можно было, разумеется, поддерживать режим. Но даже с эстетической стороны это был совершенный тупик. Можно было, напротив, критиковать режим до 2022 года, ничем особо не рискуя, если соблюдать «двойные сплошные», — что и делали многие. В сущности, сохранять критичность мышления и просто способность мыслить — этого уже было достаточно для нонконформизма. Всё остальное власть сделала сама: после 2022-го она перестала соблюдать даже собственные иллюзорные «правила игры», сделав любого мыслящего диссидентом, вытолкнув его в эмиграцию или заставив замолчать.

Была, однако, в 2010-е и ещё одна опция: можно было просто хохотать над этой пустотой. Этот смех не был сатирой или попыткой найти в происходящем смысл. Это был, если угодно, самоопрокидывающий смех, смех над всем сущим: ничего нет — и не надо. «Да, смерть» — был такой лозунг у испанских фалангистов. А тут: «Да, бессмыслица; да, пустота». Это смех вместо смысла, хохот над тем, что делать ничего не нужно. 

Поначалу он дарит иллюзию лёгкости: «падающим в лифте с каждой минутой становится легче», как пел БГ. Оттого странное чувство на спектаклях Константина Богомолова: вроде бы и изящно, и смешно, не лишено ума и наблюдательности, и как будто бы даже узнаваемые обстоятельства, — но при этом такое труднообъяснимое послевкусие, словно бы ел ложками пустоту. Именно этот глумливый смех над всем сущим оказался эстетическим воплощением путинского ничто. Смех за краем, смех без субъекта — там, где впору плакать, — этот самоопрокидывающий смех присущ ещё одному идеологу эпохи, Владиславу Суркову. Тем лучше, чем хуже! Этот смех казался тогда «постмодерном», но сейчас понятно, что он был просто отказом слушать свою совесть. (Хочу подчеркнуть, что это мое личное ощущение от спектаклей Богомолова. Например, Юрий Бершидский утверждает, что Богомолов до 2022 года и даже после играл в поддавки с властью ради того, чтобы сохранить независимость театра, и что ему, напротив, удавалось говорить со сцены весьма крамольные вещи.) 

Вырвавшееся слово «удача» в речи Богомолова — итог этого «смеха за гранью», который из циничного приёма постепенно стал самой натурой художника. Но в этой «удаче» также выражена бессознательная тоска интеллектуала от пустоты путинской эпохи. И надежда, абсурдная — что нечто радикальное внешнее, война — эту пустоту каким-то образом наполнит.

Эти уловки с самим собой, прятки ума свойственны российским интеллектуалам ещё со времен кавказских войн XIX столетия. Когда война идет 50 лет — почти целая жизнь по меркам того времени — сознание поневоле ищет какого-то высшего оправдания и высшего смысла в кошмаре. И находит, разумеется. «Чем кровавее — тем чище мы будем! Чем бессмысленнее сейчас, тем больше подлинности в будущем!» — все эти самоуговаривания, конечно, лишь способ психологической самозащиты.

Война не приводит к улучшению человеческой природы (напротив, она расчеловечивает). За всеми этими самоуговорами стоит, кроме моральной близорукости, ещё и леность ума. Попытка переложить собственные экзистенциальные усилия на некую внешнюю силу: на «работу истории», например. Леность чувств и ума — одна из причин, почему бывшие приличные люди переходят на сторону зла. Смысл трудно искать в одиночку; сегодня и подавно — посреди беккетовской пустыни, как сейчас, когда здравый смысл кажется, напрочь выжжен. Однако другого пути — кроме индивидуального поиска истины — для всякого думающего не существует. 

Богомолов, как и некоторые его вовсе не глупые коллеги, ищут сегодня этот смысл за счёт государства. Но эта стратегия всегда приводила к моральной катастрофе. Пыжась, они ещё пытаются представить её «удачей». Но несоответствие слов внешним обстоятельствам становится заметно уже не только чужим, но и своим.