Гражданская ризома: как выживают и развиваются НКО и низовые инициативы в условиях войны и диктатуры

После начала полномасштабной войны с Украиной давление российского государства на гражданские организации резко выросло. Политические преследования стали более жесткими и массовыми, увеличилось количество репрессивных законов, военная цензура выдавила из страны независимые медиа. Интернет-пространство постепенно становится все более подконтрольным. 

Количество жертв политического преследования растет, его объектами стали представители самых разных групп — от пенсионеров на антивоенных протестах до подростков, в чьих телефонах были обнаружены «опасные» поисковые запросы. Какие стратегии применяют в этих условиях российские гражданские организации, рассказывает эта статья на основе масштабного исследования Центра Ханны Арендт. 

Чтобы понять, как в условиях давления сохраняется общественная солидарность, авторы исследования провели 115 глубинных интервью с представителями гражданских инициатив, наблюдали за работой 12 онлайн-сообществ и 9 профессиональных конференций, а также проанализировали 6500 групп в Telegram и VK.

К гражданскому обществу они относят все активистские пространства, которые появляются, когда люди берут на себя ответственность действовать вместе, без участия государства и не преследуя цели получить прибыль. Гражданскими инициативами в этом смысле могут быть и благотворительный фонд помощи онкобольным, и программа по антикоррупции, и профсоюз учителей, и приют для собак, и независимый книжный, и неформальная феминистская сеть. 

Многие из таких инициатив российское государство воспринимает как опасные для себя. Не только потому, что нередко они пытаются прямо или косвенно противостоять войне и диктатуре. Но и потому, что они помогают людям строить горизонтальные связи и чувствовать свою агентность — желание и способность совершать социальные и политические изменения. Между тем именно на деполитизации, страхах, гражданском неучастии уже много лет держится российский режим.

Политический ландшафт

Основными инструментами, при помощи которых государство усилило давление на гражданские инициативы, стали уголовные и административные дела против активистов, признание организаций «нежелательными» и присвоение людям и организациям статуса «иностранного агента». Начиная с 2022 года «иноагентами» власти назначают любого человека или структуру, которые, по их мнению, «находятся под иностранным влиянием». Это сделало механизм дискриминации и репрессий универсальным. 

За годы войны государство расширило использование репрессивных инструментов: если сначала репрессии были направлены в основном против журналистов, просветителей и правозащитников, то затем объектами политического преследования стали стендап-комики, музыканты, режиссеры, писатели, предприниматели, — все, кто высказываются против войны и диктатуры. Все больше организаций (включая медиа, образовательные и правозащитные организации, доноры гражданского общества) получают статус «нежелательных». Сотрудничество с ними (включая донат и репост) в РФ криминализовано.

В условиях репрессивного давления сохраняется общественная солидарность

Число политических дел уверенно растет. С декабря 2021 по декабрь 2025 число «иностранных агентов» выросло со 103 до 1121, а «нежелательных» организаций — с 49 до 285. Если в первые три года войны фигурантов политических дел задерживали главным образом за антивоенные высказывания и выступления, обвиняя в «дискредитации армии» и «распространении фейков», то в 2025 году с особым размахом стали использовать статьи об «организации экстремистского сообщества» и «призывах к терроризму»: в этот список ежемесячно добавляют около 300 человек, и на декабрь 2025 там уже 19 295.

Активная криминализация враждебного к путинской власти контента не привела к тому, что россияне перестали его потреблять, поэтому дела за лайки и репосты были дополнены блокировкой социальных платформ (Facebook, Instagram, Twitter aka X), десятков независимых СМИ и правозащитных сайтов. Роскомнадзор стал удалять «нежелательный контент», ограничивать доступ к VPN-сервисам, наказывать за распространение информации о них. А в последние недели все чаще ограничивают работу интернета «белыми списками». 

Параллельно государство расширяет систему слежки — физической и цифровой. На улицах, в транспорте и в многоквартирных домах невозможно укрыться от камер, а разрешенные в РФ соцсети и мессенджеры делятся данными с силовиками. Интернет из пространства свободы и самоорганизации стремительно превращается в инструмент наблюдения и устрашения: любое высказывание, реакция и даже поисковый запрос могут стать поводами для преследования.

По сравнению с довоенным временем участились повседневные формы запугивания и контроля, которые редко попадают в сводки правозащитников, но эффективно подавляют гражданскую активность («профилактические беседы» с сотрудниками Центра «Э», давление через работодателей, университеты и членов семей). Тех, кто высказался против войны или поддержал донатом ФБК, просят уволиться. «Тихие репрессии» такого рода проходят без судов и ведут к жесткой самоцензуре.

Поводом к политическому преследованию могут стать не только действия, но и идентичность. Осенью 2022 года запрет на «пропаганду ЛГБТ среди несовершеннолетних» расширился до всех возрастов, а пропагандой стали считать любые знаки солидарности. Снимаются с продаж книги, фильмы, все произведения искусства, где есть гомосексуальные сюжетные линии. Врачи больше не могут ставить ЛГБТК-френдли плашку. В 2023 был запрещен трансгендерный переход, а так называемое «ЛГБТ-движение» было объявлено экстремистским.

Социальные статусы, которые государство присваивает своим оппонентам, становятся клеймом неблагонадежности. По сути, их пытаются лишить права участвовать в общественной жизни страны: с 2025 года обязательная маркировка публикаций иноагентов (за нарушение — штрафы и уголовные дела) была дополнена лишением их возможности преподавать, писать книги, проводить публичные мероприятия и т. д.

Гражданское общество адаптируется

Казалось бы, в таком враждебном политическом ландшафте гражданское общество существовать не может. Но реальность намного сложнее. Гражданское общество пересобралось, научилось выживать и действовать в условиях жестких репрессий и ограничений.

Некоторые гражданские организации, в том числе с крепкими брендами и десятилетиями опыта работы, были вынуждены закрыться или перенести свою деятельность за границу из-за уголовного преследования, бессмысленных бюрократических требований, утраты международного и внутрироссийского финансирования, а подчас и прямого запрета на деятельность (независимые медиа, просвещение, правозащита). 

Некоторым НКО удалось построить распределенные трансграничные сети: часть организации работает из-за пределов РФ, а часть — изнутри, невидимым для российских властей образом. 

Другие проекты сохранили себя, адаптировавшись к новой ситуации. Внешне они демонстрируют лояльность власти, на деле же скрыто противодействуют ее политике. Есть и те кто, наоборот, решили, что для выживания надо стать аполитичными не только внешне, но и внутренне. 

Поводом к политическому преследованию могут стать не только действия, но и идентичность

Наконец, существуют и инициативы, вставшие под знамена государства и ревностно продвигающие одобренные властью нарративы («традиционные ценности», «долг родине» и «патриотическое воспитание»). Это помогает находить союзников-лоббистов, привлекать финансирование и сохранять присутствие в российских медиа.

Важным элементом стратегии для организаций, выбравших открытое или скрытое противостояния диктатуре, становится гибкость внутренней структуры. Извне она даже может показаться хаотичностью. Многие молодые инициативы изначально предпочитают горизонтальные модели: коллективное принятие решений, сетевая организация, отсутствие жёсткой иерархии. Этот выбор изначально мог быть сделан из соображений этики и ценностей инклюзии, но в итоге стал защитным механизмом: в условиях неопределенности и множества угроз распределенная структура надежнее централизованной.

Горизонтальная структура позволяет быстро пересобраться под новые задачи, поменять роли, уйти в «спящий режим» или, наоборот, внезапно активизироваться. Это снижает риски: силовикам сложно понять, кто принимает решения, кто отвечает за финансы и как устроена организация в целом. Часто под удар попадают либо публичные лица и те, кого можно вычислить по косвенным признакам, но они, как правило, уже в безопасности. В условиях репрессий хаотичность дает устойчивость, делая организацию многоликой, подвижной и трудной для подавления.

Открытое противодействие

Часть организаций выбирает путь прямого сопротивления. Так делают антивоенные активисты, правозащитные центры, независимые медиа, ЛГБТК+, феминистские и деколониальные инициативы. Открытое осуждение политики российского правительства и внимание к системности проблем делает их главными объектами репрессий. 

Такие проекты не только не отказываются от своей позиции, но и продолжают транслировать её максимально открыто, даже если активисты подвергаются уголовному преследованию, организации получают дискриминационные статусы, а их сайты блокируют. Они создают зеркала сайтов, распространяют VPN, безостановочно ищут новые подходы, чтобы продолжать работу, удерживать и расширять аудиторию.

Для большинства таких инициатив эмиграция стала единственным способом продолжать работу. Как правило, выехали те, кто находился в зоне наибольшего риска, они выступают как «фронтмены» проектов. Уголовное преследование уехавших не мешает оставшейся в России команде продолжать работу анонимно. 

Важным элементом стратегии для организаций, выбравших противостояния диктатуре, становится гибкость внутренней структуры

Критика войны и диктатуры лишает такие проекты возможности получать госфинансирование, поэтому основными источниками доходов для них стали иностранные гранты, частные спонсоры и краудфандинг. В последние годы краудфандинг стал важным ресурсом для российской благотворительности. Но переводы в пользу нежелательных организаций с российских карт противозаконны, а усилившееся давление на платежные сервисы приводит к тому, что они сами отказываются работать с правозащитными проектами и независимыми медиа.

В столь сложной и изменчивой среде организации находят новые креативные решения:  гражданское общество ускоренно и успешно разрабатывает инновационные инструменты фандрайзинга. Многие репрессированные организации, если смогли выжить, расширяют свои функции, становясь для других инициатив — особенно новых, маленьких или непубличных — ресурсными центрами, которые предоставляют экспертную поддержку, финансовые и цифровые ресурсы, контакты.

Скрытое противодействие

Другая группа инициатив действует осторожнее: не отказывается от своих ценностей, но снижает риски и старается не провоцировать власти. Такие проекты избегают прямых политических ассоциаций и придумывают невинные форматы: кружок по интересам, экскурсия, выставка. Это позволяет существовать «ниже радаров»: оставаясь формально лояльными, они сохраняют возможность обсуждать проблемы, которые в открытом политическом поле в РФ сейчас не прошли бы цензуру.

Несмотря на заинтересованность в приросте аудитории, этой группе инициатив важно не стать слишком заметной. Рекрутинг часто происходит «партизанским» методом: через закрытые тематические чаты, личные связи, с использованием эзопова языка. Нередко новых участников проверяют инструментами OSINT, чтобы исключить случайных доносчиков и людей, связанных с российскими силовиками. 

Одна из респонденток так сформулировала коммуникативные цели их проекта:

Мы стремимся к публичности, но только в пределах своего мыльного пузыря — важно, чтобы он не лопнул, чтобы наши сообщения не вынесло во внешний интернет.

Для таких проектов практики безопасности — неотъемлемый элемент рабочего процесса: секретные чаты, надежные пароли, шифрование рабочих документов, осторожность при контактах с новыми людьми, отказ от лишней публичности. Часто они выступают «технологическим авангардом», меняя подходы к безопасности вслед за изменением внешней среды, тестируя новые протоколы и объясняя другим, что помогает, а что только создаёт иллюзию контроля.

Некоторые инициативы начали рассматривать такие источники финансирования, которые ещё недавно сочли бы для себя неприемлемыми. Стремление выжить в условиях неопределенности требует постоянного пересмотра границ «нормального» и этически допустимого, отказа от черно-белых категорий и жестких моральных дихотомий. Для одних организаций получение госсредств остается неэтичным и воспринимается как соучастие в агрессивной политике страны. А другие считают возможным брать эти ресурсы и направлять их на то, что считают правильным: «Мои коллеги <…> сидят в комиссии [Фонда] президентских грантов, видят, что там происходит, и говорят: „Надо у них отбирать деньги и тратить их на хорошее“».

Мнимая аполитичность

Многие проекты решили не только выглядеть, но и по-настоящему быть «вне политики», чтобы остаться в России, вовлекая и удерживая максимально широкую аудиторию. Нередко такую стратегию выбирают проекты, которые оказывают помощь людям в уязвимом положении — больным, сиротам, бездомным, мигрантам, пожилым людям, людям с инвалидностью и т. д., а также зоозащита.

Зоозащита вообще стала одним из крупнейших и наиболее быстро растущих направлений независимой горизонтальной активности. Многие считают ее политически безопасным занятием. Возможно, это связано с тем, что забота о благополучии животных — относительно новый, менее институционализированный сектор. Зоозащитные инициативы часто работают как неформальные сети, без юридических лиц. В этом случае проявления заботы и солидарности происходят на индивидуальном уровне, не ведут к системным изменениям. 

Для многих людей зоозащита становится точкой входа в гражданское участие — первым пространством, где можно пробовать себя в коллективных действиях и горизонтальных отношениях. Однако вполне возможно, и этот сектор скоро политизируется, поскольку в последние годы региональные власти усилили борьбу с бездомными животными, а активисты противодействуют принятию законов об их эвтаназии. 

Многие репрессированные организации становятся ресурсными центрами для новых инициатив

Тем не менее политическая «нейтральность» таких проектов всегда условна: помогая людям и животным, они неизбежно сталкиваются с системными проблемами — социально-экономической ситуацией, дисфункциональными госслужбами, дискриминирующими законами. С одной стороны, им важно заявлять об этих проблемах, чтобы менять реальность в лучшую сторону, а с другой — сам факт разговора об этом подрывает официальную картину благополучия.

Организации, которые выбрали аполитичность как стратегию, нередко получают деньги из бюджетов разного уровня, сотрудничают с госорганами и бюджетными организациями (школы, больницы, органы опеки и пр.), тщательно следят за своими публичными высказываниями и стремятся соответствовать постоянно меняющемуся законодательству, что требует серьезных ресурсов. 

Но это не делает их сторонниками государства. Через мягкую силу и мимикрию под соблюдение правил игры такие проекты ведут «невидимую адвокацию»: аккуратно обсуждают проблемы с чиновниками, создают экспертные справки и методички, собирают данные, которые позже используют правозащитники и журналисты независимых медиа.

Открытое содействие

Особое место среди гражданских инициатив занимает так называемое uncivil society — общественные объединения, которые не разделяют ценности свободы, демократии, ненасилия. Это, например, организации за прекращение абортов, экологические ГОНГО (псевдообщественные объединения, созданные при участии государства), военно-патриотические молодежные движения, объединения жен мобилизованных российских солдат, помогающие фронту группы и т. д.

Таким организациям легче получить государственное финансирование, внимание больших открытых медиа и поддержку нерепрессированных (то есть безопасных для НКО) инфлюенсеров. Многие подобные инициативы поддерживаются потому, что в стратегии развития волонтерства российское правительство поставило себе цель к 2030 году вовлечь 45% молодых людей в добровольческую и общественную деятельность ради «воспитания патриотичной и социально ответственной личности».

Либеральное гражданское общество и uncivil society внутри России конкурируют за одни и те же финансовые ресурсы и за одних и тех же людей, которые могут стать их волонтерами, сотрудниками и амбассадорами. Представители uncivil society — это не обязательно пропутинские, провоенные или полностью лояльные государству группы. Их политические взгляды гораздо разнообразнее: одни поддерживают российских солдат, но критичны к федеральной власти, другие одобряют решения центра, но конфликтуют с региональными властями. 

Государство далеко не всегда считает такие инициативы своими союзниками, подчас воспринимая их как угрозу, особенно когда коллективное действие требует реальных изменений. Так было с протестами жен мобилизованных и с волонтерскими гуманитарными поставками в Донбасс, когда активность приобрела массовый и плохо контролируемый размах. Как и в отношении либерального гражданского общества, государство видит опасность не столько в содержании действий, сколько в их независимом характере: в способности мобилизоваться без санкции сверху, формировать крепкие горизонтальные связи и высказываться без самоцензуры.

Солидарность в тени

На протяжении четырех военных лет государство целенаправленно усиливало репрессии, контроль над цифровой и физической средой, разрушало горизонтальные связи, на которых держится гражданская инициативность. Это втянуло гражданское общество в постоянную борьбу за выживание — от осторожного изменения форматов до вынужденных переездов команд и закрытия проектов.

Несмотря на давление, гражданское общество адаптировалось к работе в условиях диктатуры и автаркии. Там, где раньше были рассказы в медиа об историях помощи, передача разработанных НКО инструментов государству и масштабируемость успешных практик, теперь — анонимная работа, раскиданные по миру команды, «партизанские» каналы коммуникации и невинные фасады.

Но политическое содержание не ушло, а рассредоточилось.

В сегодняшней России гражданский и политический активизм стали намного ближе друг к другу, чем были несколько лет назад. Если любая коллективная деятельность может стать объектом внимания силовых структур, значит, не только машина репрессий, но и те, кто поддерживают сопротивление, должны относиться к гражданскому активизму как к политическому. В стремительно сужающемся пространстве свободы возникают новые практики поддержки и взаимопомощи, которые часто не называют себя политическими, но фактически становятся проявлениями солидарности и скрытого сопротивления. 

Гражданское общество в России сегодня действует как ризома: без центра, без единой вертикали, через широкую сеть разнообразных инициатив, которые пускают побеги в самых неожиданных местах. Чем более разнородны эти инициативы, тем устойчивее становится весь ландшафт, тем дольше в российских гражданах сохраняется и произрастает политическая агентность.