Петь по совести. Что хорошего в интервью Пугачёвой

Многословие нынешних «эмигрантских» интервью (теперь три с половиной часа — нормальный хронометраж, но не предел; они могут длиться и по 5–6 часов) имеет, вероятно, своей символической целью «раскрыть собеседника полностью». Этот фокус срабатывает примерно в 10% случаев; в остальных приходится продираться на большой скорости через массивы лишнего, чтобы выделить суть. Но с Пугачёвой, опять же, формат оправдан, поскольку ее интервью воспринимается как своего рода эстрадное выступление, концерт. 

Реакция на интервью неоднозначная, даже среди своих (не говоря уже о потоках брани от официозной российской прессы). С одной стороны, восторг: Пугачёва впервые осуждает войну, вслух и аргументированно. Причем не только нынешнюю, но и, например, афганскую и чеченскую. Ее позицию в целом можно назвать пацифистской. Она упрекает соотечественников в неумении оценить войну с универсальных позиций (добро-зло, правда-ложь). 

С другой стороны, о нынешней войне в интервью сказано меньше, чем, допустим, о Татьяне Булановой или Надежде Кадышевой. Потенциал нынешних и восходящих российских поп-звезд собеседники обсуждают так, будто это имеет какое-то значение — на фоне апокалипсиса. Ответ на вопрос «что такое патриотизм» интервьюеру из Пугачёвой приходится вытягивать. Словом, стоит чуть сместить фокус, как восторг превращается в упрёк — с этой точки зрения интервью выглядит крайне уязвимым. 

Поэтому важно понять, почему интервью имеет в бóльшей степени позитивный смысл, чем негативный. Пугачева — это отчётливо ясно во время беседы — выглядит в первую очередь советским человеком. Она, впрочем, и не скрывает этого. Советское, советскость (как набор черт, определяющих поведение, реакции) не исчезает с распадом СССР и продолжает самовоспроизводиться. Нынешняя агрессия есть следствие именно советского ресентимента. Эта болезнь, травма не уходит сама собой — ее нужно лечить. Пугачева — уникальный пример того, как от этой травмы избавиться, работая над собой. 

Пугачева упрекает соотечественников в неумении оценить войну с универсальных позиций

Уильям Таубман, биограф Горбачёва, настаивает на том, что его герой был именно «новым» советским человеком. Он имел в виду, что поколение людей, которое вступило во взрослую жизнь уже после смерти Сталина, несло в себе некоторый универсальный заряд — желание исправить ошибки сталинизма. Используя советский теоретический и прочий капитал для улучшения и развития, а не для ухудшения природы человека.

Пугачёва принадлежит к следующему поколению «новых» советских людей. Пользуясь общим потеплением и более тесными связями с миром, некоторые из них попытались сделать свою жизнь более свободной, раскрепощённой. Пугачёва — символ освобождения от несвободы личной и общественной: «по капле».

С другой стороны, в характере Пугачевой всегда была какая-то трещина, изъян вольнолюбия, который не был запрограммирован советской властью. Это выламывание из контуров советского случается у Пугачёвой не столько из рационального расчёта, сколько от чутья, инстинкта. Хотя она прекрасно, с детства понимала, в какой стране живет. Такой человек может «не разбираться в политике» (вечная присказка поп-звезд в России), но он хорошо, нутром чувствует, «куда лезть не надо»: в партию, или в Афган.

В фильме The King’s Speech, где английского монарха лечат от заикания, психоаналитик-самоучка советует ему по проводу особенно трудных фраз: «А вы попробуйте это пропеть». Искусство помогает «пропеть» для себя какие-то идеологические табу, и тем самым отстраниться от них, снять страх, — чтобы оценить их объективно.

Гордеева спрашивает: «художественный хохот в песне „Арлекино» вы сами придумали? — Конечно. Я же в цирковом училище училась. Я и советский гимн могу пропеть так: «ха-ха, ха-ха-ха-ха»… 

И как же хорошо Пугачёва формулирует — доступно, образно и понятно — желание независимости у бывших советских республик: «Все из коммуналок хотят уехать в отдельные квартиры, самостоятельно жить; небогато, но самостоятельно». Если бы какой-то политик в России умел так сказать в свое время, скольких бед удалось бы избежать. Но не нашлось такого политика. 

У Пугачёвой нет политических навыков, нормальных для американских или европейских поп-звёзд ее уровня. Но зато у нее мощные, правильные, общечеловеческие инстинкты, универсальные и гуманистические. Это касается в первую очередь эмоций. Нас всех переполняют эмоции, когда, например, мы сталкиваемся с несправедливостью. Однако советский человек с детства воспитан так, чтобы испытывать только «правильное» негодование, согласованное с политикой партии. А «неправильное» возмущение он приучен гасить, душить в зародыше.

Это поразительное нынешнее спокойствие у большинства россиян — там, где нужно кричать, орать — вновь воспитано уже при Путине. Эти каменные выражения лиц — там, где как раз требуется выйти из себя — есть знак бесчувствия целой нации.

«Надо беспокоиться! Волноваться!», — говорит Пугачёва. Она благодарит поклонников за любовь, но одновременно удивляется: «Как же они так живут?». Это может показаться даже наивным, но на самом деле это правильная наивность. 

Политик Дмитрий Гудков пишет в комментарии: «Пугачёва говорит вещи, которые в нормальной стране считались бы банальностью». Ещё важно, что из каких-то ключевых эпизодов истории Пугачева сделала правильные выводы, научилась чему-то с пользой для себя и других. Оттепель, барды, Солженицын, Горбачев — все это в итоге означало первичность свободы в качестве жизненной ценности.

Нынешнее спокойствие у большинства россиян — там, где нужно кричать, орать — воспитано уже при Путине

Или, например, ее тезис о том, что вместо войн нужно учиться «разговаривать». «Научитесь стремиться к хорошему, доброму, красивому. Ничего не надо разрушать, надо созидать. Надо молиться на мир, а не смаковать войну», — этот гуманизм, как и ее благородство, великодушие — также воспитано горбачёвской перестройкой.

«Есть понятие совести, оно дороже славы, роскоши, дороже всего на свете», — говорит Пугачёва. Это важнейший тезис в беседе — обращение к совести как к базовому регулятору человеческого существования.

О чем это сообщает нам? Политически пост-советский человек мог быть наивен, неразвит, дик. Но еще в 1980-е у него были правильные задатки, инстинкты, которые могли бы со временем вытащить его из имперского гипноза. Это обращение к совести — понятию столь близкому и понятному каждому, одновременно является внятным политическим лозунгом: «поступать по совести».

То, во что превратил Путин пост-советского человека, — это сознательная отрицательная селекция. Но результат при ином раскладе мог быть и другим. Это началось, когда слово «совесть» исчезло из политического лексикона. 

Отсутствие либеральных политиков, которые могли бы так же просто и доступно говорить с народом, как это умеет Пугачёва — это, кроме прочего, хороший урок для всей российской оппозиции.