Россия — территория пустоты

Война с Украиной обнулила 30 лет постсоветского транзита. Как российское общество оказалось в ценностном тупике? Почему многие люди не научились брать на себя ответственность и принимать самостоятельные решения? Почему надежды на позитивные изменения в будущем связаны с покаянием перед украинским народом? Об этом в интервью редактору Вере Рыклиной говорит публицист Андрей Архангельский. Интервью опубликовано на Youtube-канале  «Cтрана и мир» 5 июля 2023 года. 

— За полтора года войны мир изменился до неузнаваемости. А что изменилось больше всего для вас лично — и как для наблюдателя и участника событий, и как для человека, изучающего культуру? 

Изменилось действительно все. Путинский режим, развязав войну, уничтожает не только украинцев, но и 30 лет работы, которую делали постсоветские люди. «Дети перестройки», к числу которых я тоже отношусь, 30 лет потратили на то, чтобы переформулировать самих себя. Это было связано с множеством бытовых трудностей и большим психологическим напряжением. 

Советскому и постсоветскому человеку нужно было придумать себя заново: вытащить, как барон Мюнхгаузен, самого себя за волосы. И многие это сделали. Сегодня все эти 30 лет уничтожены — буквально вся моя сознательная жизнь, как и многих моих коллег и друзей. Как это объяснить? Как можно было уничтожить прошлое? 

Режим, который построен на том, чтобы прошлое реанимировать, умудрился обнулить, как он любит, почти все наши достижения и наши этические основания. Я беседовал на эту тему с поэтом Марией Степановой. Она сформулировала это так: «Никто из нас теперь не отвечает за самих себя, мы все — часть той огромной беды, которую устроило наше государство».

Мы все виновны. Но у нас нет моральных оснований, и мы потеряли прошлое. Вот такая примерно картина. Конечно, при этом наши страдания просто ничтожны по сравнению со страданиями, которые выпали на долю украинцев. 

— Но не все так себя ощущают. Получается, что те люди, которые рефлексирует и которые чувствуют приблизительно то же, что и вы, в некотором смысле отделены от большой части российского общества. 

Да. Это проблема с самоидентификацией личности. От чьего лица мы сегодня говорим? Мы небольшая часть общества, которая имеет сходные убеждения и отношение к происходящему, к войне, выступает против нее. Мы — осколок общности. «Большая общность», большинство, которое поддерживает «спецоперацию» и является оплотом режима, тоже лишена внятного самоощущения и самоидентификации. Там зияет пустота. 

Есть 10% противников войны. Есть примерно столько же «ядерного электората», которые искренне выступают за войну. Все остальные просто молчат. Как всегда. Это достаточно интересный феномен. Это естественное состояние для постсоветского сознания: человек избегает принятия решений. Он замер между альтернативными решениями. И как личность он отсутствует. 

Что делать с этими 80% отсутствующих людей, которые сами себя не в полной мере ощущают личностями? Социология не улавливает человека, лишенного «я». Как его расценивать? На любые вопросы он отвечает из страха, из опасения, и стремится не ответить ничего. Мы не можем рассматривать такого человека как внятную социологическую единицу. Может быть, это не единица, а дробь? Вспоминается загадка про 5 землекопов. В этом психологическом состоянии находится большинство россиян. Мы имеем дело с человеческим тупиком.

Политический режим, построенный на реанимации прошлого, умудрился обнулить почти все достижения постстветского транзита и этические основания нашей жизни

— Почему аморальность стала национальной идеей путинизма? Почему Путин выбрал именно ее как идеологию?

У него не было выбора. Последняя, наверное, свободная дискуссия при наличии независимых медиа состоялась в России в начале 2000-х годов. К тому времени она, полагаю, всем уже надоела. Это был как раз вопрос о национальной идее. Кремль наверняка внимательно наблюдал за обсуждениями в обществе, надеясь услышать какие-то полярные точки зрения. Но я прекрасно помню, что на самом деле никаких точек зрения не было. Дискуссия не завязалась, к ней не было интереса. 

То есть уже тогда мы были  нацией, которая не может сформулировать для себя, чего она хочет и куда идет. До того была хотя бы идея стать богатыми — но к тому времени она уже потеряла напряжение 1990-х годов. Уже в начале 2000-х мы были в ценностной пустоте и беспомощности. 

Наверное, в Кремле поначалу удивились: все-таки мы все с советским опытом, мы привыкли, что есть сформулированные идеи и лозунги. Можно было «спустить» ценности сверху, но Кремль не захотел. И решил попробовать жить вообще без ценностей. К своему удивлению, они обнаружили, что так можно. 

Вероятно, это естественное следствие постсоветского транзита: люди, привыкшие, что за них думает начальник, так и не смогли научиться думать о себе сами. Им это просто не нужно. Выдумывая время от времени себе на голову войны, придумав эту ужасную войну, Кремль подменяет зияющая пустоту. 

—Кажется, это был сознательный выбор в 1990-е: сначала дадим людям колбасу. а потом уж начнем говорить о гражданских свободах и правах.  

Задним числом, конечно, легко быть умными. Мы помним 1990-е, когда людям, грубо говоря, было нечего есть. В этом смысле дать им колбасу было необходимо. Но что значит «начнем говорить»? Кто начнет? Мы теряем субъекта отношений между государством и обществом. У нас по-прежнему бессознательно есть начальник, который решает сначала дать колбасу, а потом о чем-то начать говорить. 

Советского Союза нет, но советские люди продолжают существовать и воспроизводить себя. Мы просто не знаем таких примеров в истории: что делать с тоталитарным государством, просуществовавшим 70 лет? Каков период его распада и полураспада? Ни у какой страны в XX веке не было такого длинного опыта несвободы. В странах Балтии, где тоталитарный опыт был вполовину меньше, ваша бабушка еще может помнить о том, что было до советской власти. А в России таких бабушек не осталось. 

Люди, привыкшие, что за них думает начальник, так и не смогли научиться думать о себе сами.

Люди должны были понять, что важно договариваться. Обычно общество договаривается — недаром существует понятие «общественный договор». Была такая песня в 90-е: «Братва, не стреляйте друг в друга». Предполагалось, что когда появится колбаса, люди начнут договориться о новых правилах жизни. 

К сожалению, этот опыт не увенчался ничем. Выяснилось, что общество не способно, не умеет договариваться, ему даже мысль в голову не приходит о необходимости договора. Это главный изъян. Не возникло общественной потребности договориться. Путин этим воспользовался. 

— Вряд ли такая потребность может появиться у общества теперь, во время войны. Что может ожидать дальше такое общество? 

У нас нет опыта выхода из тоталитарной империи, но есть опыт выхода нации из состояния агрессора. Мы знаем, что в основе этих изменений лежит покаяние, раскаяние. Поначалу оно не принимается обществом, но без него невозможно движение вперед, к новым смыслам. Только покаяние может стать своего  рода триггером для изменений общественной структуры. 

Либералы 1990-х говорили, что без покаяния за большевистские преступления невозможно будет построить новую страну. Была идея суда над КПСС, но она не была реализована. Это еще одна история про пустоту. Из нее родилась сегодняшняя абсолютная вера в нашу непогрешимость. В 2010-е годы был артикулирован тезис, что мы как страна  не совершали ошибок. Это корни безумия нынешнего милитаризма. 

Думаю, покаяние за большевистское преступление могло бы предотвратить нынешний коллапс. Но, к сожалению, этого не случилось. Так что теперь покаяние перед Украиной, перед украинским народом, станет уже вынужденным фундаментом гипотетического будущего России. Но делать прогнозы было бы легкомысленно. 

— Андрей Сахаров говорил, что в самые темные времена надо строить идеал. Как вы бы сейчас описали идеал будущей России? 

Мне очень близка позиция Сахарова. Это не идеализм. Сахаров был человеком уникальным для постсоветского и советского пространства, он чуть ли не единственный, кто умел размышлять о будущем. Он умел программировать будущее. Его основные работы именно об этом. Парадокс нашего нынешнего существования заключается в следующем — и Сахаров дает нам подсказку: когда все плохо, надо идти против течения. 

Наше прошлое погубили, про настоящее все понятно. Чтобы думать о хорошем, надо думать о будущем. Ничего другого нам не остается. Мы должны придумать новое общество — в сущности, сделать ту работу, которая не была сделана обществом в 1990-е годы. 

— Вы верите в прекрасную Россию будущего? 

Да. Верю, потому что встречал много хороших людей. Их, наверное, ничтожная кучка по сравнению с большинством, но «качество» этих людей колоссальное. В них сконцентрировалось столько хорошего, что это не может пройти даром.