Кто вы? Русские?

Русский национализм — один из самых обсуждаемых в России типов мировоззрения и политической ориентации в последние почти 40 лет, начиная с горбачевской перестройки. Это не единое течение: русский национализм крайне неоднороден и во времени, и в политическом пространстве этих четырех десятилетий. Поэтому нет никакого согласия в том, какие фигуры и объединения следует относить к русскому национализму, а какие нет. Большие разногласия существуют и в том, насколько значим для российской политики и общества был русский национализм в тот или иной период.

Во многом проблема в том, что и в науке, и в обыденном языке нет общепринятого определения национализма. И всегда есть разногласия относительно отнесения тех или иных взглядов к русскому национализму. Но все же мы можем, опираясь на представления о деятелях и организациях, которых считают представителями этого движения почти консенсусно, составить представление о русском национализме. А затем — понять, как он менялся, какими в разное время были его границы и какое место русский национализм занимал и занимает в нашем обществе.

Есть множество течений, идейных и политических, которые их участники и/или наблюдатели считают националистическими. Эти течения, в отличие от других, обращают больше внимания на «националистические» темы. Именно так, мне представляется, эффективнее всего различать разные идейные типы политических объединений: смотреть, какие элементы политической повестки обладают для них сравнительно большей значимостью.

Если объединение или автор сильнее всего озабочены тематикой этнокультурной идентичности общества и государства, его границами и суверенитетом, языковой политикой, исторической гордостью нации, защитой ее традиций, то предмет интересов позволяет отнести такое объединение или автора к националистическим. 

Это не означает, что у них нет других интересов, или что другие объединения и авторы совсем равнодушны к элементам националистической повестки.

В отношении разных элементов этой повестки националисты могут иметь разные взгляды. Например, у них нет общего представления о том, кто такие русские.

Красные и белые

Позднесоветский русский национализм, существовавший и в истеблишменте, и как низовой, даже диссидентский активизм, вышел на политическую сцену в 1987 году, когда «Память» Дмитрия Васильева смогла организовать шествие в Москве от Манежной до здания Моссовета и добиться встречи с главой горкома КПСС Борисом Ельциным.

Почти сразу после этого в «Памяти» произошел раскол на «красных», которые старались совмещать идейную лояльность и советскому, и досоветскому наследию, и «белых», которые явно предпочли второе первому. Для периода перестройки это было принципиальное различие. Потом оно было многократно воспроизведено и в других организациях. Оппозиция горбачевскому, а затем ельцинскому курсу выстраивалась преимущественно с просоветских позиций. Участвовавшим в этой оппозиции националистам потом много лет приходилось решать для себя вопрос о выборе между «красной» и «белой» ориентацией или об их примирении, и решали они этот вопрос по-разному.

Националисты могут иметь разные взгляды. Например, у них нет общего представления о том, кто такие русские

Организационно история русского национализма в течение пяти-шести лет после похода к Моссовету в основном вращалась вокруг трех сюжетов. Первый — бесконечные расколы организаций, восходящих к васильевской «Памяти», при одновременном росте их суммарной массы. Второй — попытки самоорганизации близких к истеблишменту националистов советского времени. Сперва это были преимущественно деятели культуры, группировавшиеся по советской традиции вокруг литературных журналов (некоторые писатели-деревенщики, Александр Проханов, Валерий Ганичев и т.д.), а затем к ним примкнули высокопоставленные советские аппаратчики разного профиля (Геннадий Зюганов, Петр Романов и т.д.). Третий — построение и разрушение оппозиционных коалиций «красных» и «белых», перечислять которые было бы слишком долго. Апофеозом этого процесса стало создание Фронта национального спасения в 1992 году.

Идейно доминировали два основных тренда. «Белый» адресовался к «России, которую мы потеряли» — к империи Романовых. «Красный» — к СССР периода его имперского взлета, то есть к сталинскому времени.

Второй тренд явно превосходил первый и в оппозиционных коалициях, и (по крайней мере, с конца 1991 года) в массовых настроениях (судя по тогдашним опросам ВЦИОМ).

В ситуации потенциального, а потом и реального распада СССР национализм носил в основном ностальгический характер. Кроме этих двух вариантов «золотого века», в который следовало вернуться, были и другие, уступающие им по популярности. Для некоторых националистов даже Россия предреволюционных десятилетий и веков была слишком прозападной. Потому вернуться они хотели к «Святой Руси», к идеализированному образу Московского царства. Еще более радикальный вариант полагал отходом от корней уже крещение Руси. Так что «золотой век» следовало искать в мифологической славянской языческой древности.

С советского времени существовали и националисты, находившие «золотой век» не в российском прошлом, а неподалеку — в идеях европейского фашизма и национал-социализма. Последовательных наследников Муссолини или Гитлера среди них было мало. Чаще речь шла о том, чтобы подтверждать радикальные националистические взгляды на обустройство России апелляцией к этим авторитетам (иногда — просто при помощи стилистических жестов). При этом важная для фашистской традиции идея «третьего пути» (не социалистического и не капиталистического) пользовалась на рубеже 1980–1990-х годов довольно широкой популярностью далеко не только среди тех, кто считал себя фашистами, поскольку как раз тогда страна переходила с социалистического вектора развития на капиталистический. В этом смысле «русский фашизм» был продуктом ностальгии и выбора утопизма как альтернативы реальности.

Идеология русского национализма

Но последовательный выбор идейной ориентации не был уделом многих. Во взглядах националистов начиная с «Памяти» доминировал эклектизм. Так, явно эклектичными были взгляды самой долгоживущей партии умеренных националистов — Русского общенародного союза (РОС) Сергея Бабурина. Самая знаменитая националистическая организация 1990-х — Русское национальное единство (РНЕ) Александра Баркашова — только на вид была фашистской. Ее идеологические представления были весьма бедными и очень неоднородными. А с самого начала 1990-х взошла звезда главного политического эклектика постсоветской России — Владимира Жириновского.

Политические организации националистов перестройки и 1990-х так или иначе смотрели назад — в прошлое России, Германии и т.д.

Исключением была разве что Национал-большевистская партия (НБП)* Эдуарда Лимонова и Александра Дугина, причудливо и изменчиво сочетавшая самые разные «антисистемные» взгляды, не опираясь ни на какой «золотой век» в прошлом.

Но нацболы остались исключением, не породившим никакого собственного тренда.

Организации русских националистов были на подъеме примерно по 1995 год. Собственно националистические блоки, начиная с ЛДПР, смогли собрать тогда на парламентских выборах около 17% голосов, а с частично националистическими КПРФ и КРО — примерно 43,5% (что было заметно лучше суммарных 35% в 1993 году). Во второй половине 1990-х их активность и электоральные результаты плавно шли на спад. На выборах в Думу в 1999 году националисты получили 8%, а вместе с частично националистическими партиями — 32%.

«Русский фашизм» был продуктом ностальгии и выбора утопизма как альтернативы реальности

Видимо, ностальгия по рухнувшему СССР как главный двигатель тогдашнего русского национализма к концу 1990-х переставала срабатывать как фактор политической мобилизации. Хотя, конечно, ностальгия эта так и не выдохлась, и позже ее успешно использовали самые разные политические силы. Имело значение и то, что этническая ксенофобия, которая, по подсчетам ВЦИОМ, постепенно росла с конца 1980-х по середину 1990-х, потом стала снижаться, и лишь в конце того десятилетия снова стала нарастать.

А что же власти, правящая часть политического класса? Они все постсоветские годы прошедшего века были на удивление мало озабочены какими бы то ни было вопросами из националистической повестки.

Некоторые правящие группы могли допускать и даже подпитывать ксенофобные предрассудки, как это было в отношении чеченцев еще до первой Чеченской войны. Они могла вмешиваться в конфликты в бывших советских республиках. Но никаких националистических целей российские власти при этом не преследовали. Вероятно, в определенной мере можно считать националистической цель удержать страну от распада, что, по-видимому, было главным мотивом начала первой Чеченской войны. Только к концу десятилетия усилиями Евгения Примакова стала реальной другая националистическая тема — защиты суверенитета и сферы влияния в противостоянии с Западом.

Россия для русских

Тем временем во второй половине 1990-х в стране страшно размножилась новая и юная поросль русских националистов — наци-скинхеды. Они были крайне анархичны, в политике почти не участвовали и к «старым националистам» в целом относились весьма скептически. Они породили огромную волну уличного насилия, сделав его настоящей стратегией, призванной революционизировать массы в борьбе против этнических и политических врагов. Они резко отличались от предшественников тем, что были русскими националистами лишь во вторую очередь (а некоторые и вовсе ими не были). В первую же очередь скинхеды были белыми расистами. Это определяло их отношение почти ко всем вопросам националистической повестки. Например, их мало волновали границы империй, которые наследовала РФ. Они предпочли бы границы, которые облегчают достижение расовой чистоты.

Считается, что в начале 2000-х годов численность этого движения достигала примерно 50 тысяч человек, хотя, конечно, активное ядро было гораздо меньше. В отсутствие открытой и широкой публичной полемики между «старыми» и «новыми» националистами, невозможно сказать, как могла бы распределиться между ними массовая поддержка. Очевидно, большинство граждан, существенно озабоченных элементами националистической повестки, просто не ориентировалось в идейных разногласиях националистов и не задумывалось о них.

Именно на скинхедской активистской базе, немного повзрослевшей, возникло основное националистическое движение 2000-х — Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ) Александра Белова. ДПНИ было явно расистским, но одновременно стремилось быть популистским, следуя по мере сил некоторым западноевропейским образцам (тогда самыми известными в России были французский Национальный фронт и австрийская Партия свободы). Это заставляло его хотя бы отчасти отказываться от догматики белого расизма, при этом сохраняя приверженность расизму бытовому, очень широко распространенному в постсоветских обществах.

Но главное, ДПНИ уже не искало «золотой век» в прошлом страны. Оно предлагало свой проект будущего — «Россию для русских», то есть этнически гомогенизированное до определенного уровня общество, в котором этнические русские будут в привилегированном положении. Другие характеристики общественного устройства ДПНИ, в отличие от организаций 1990-х, волновали очень мало.

Эмоциональную опору новая волна русских националистов искала не в ослабевшем имперском ресентименте (хотя он не исчез и до сих пор), а именно в ксенофобии и мигрантофобии.

У них были основания рассчитывать на успех: как раз с начала 2000-х годов заметно вырос и дальше уже почти не снижался уровень ксенофобии в обществе. На ряд контрольных вопросов (про желательность дискриминации мигрантов и т.п.) положительные ответы давало больше половины граждан, а в столице — еще больше. Ксенофобия и обеспокоенность «мигрантской угрозой» с того момента и до сих пор остаются основной темой русского национализма.

ДПНИ было не одиноко. На протяжении десятилетия с ним то сотрудничали, то конкурировали более явные неонацистские организации: Славянский союз, Национал-социалистическое общество, «Русский образ», множество сохраняющихся автономных неонацистских групп, ориентированных преимущественно на насилие.

Продолжали действовать и «системные» националисты: партия «Родина» Дмитрия Рогозина и эпизодически обращающиеся к националистической тематике ЛДПР и КПРФ, а также разные группы интеллектуалов-националистов, от старого круга газеты «Завтра» до Константина Крылова с Егором Холмогоровым. Эти группы и движения росли и становились более заметными — пусть не на выборах, уже жестко «зарегулированных», но на уровне «уличной политики». В ней националисты к концу 2000-х обошли не только либеральную оппозицию, но и КПРФ.

Официальный национализм

Власти стремились различными методами ограничить и хотя бы отчасти подавить оппозиционную националистическую активность. Всерьез они взялись за это после беспорядков в Кондопоге осенью 2006 года, сосредоточившись на группировках, практикующих расистское насилие и террор. И за несколько лет вполне в этом преуспели. С начала 2010-х власть перешла от разгрома боевых группировок к запрету политических, стремясь маргинализовать этнонационализм в российской политической жизни.

Одновременно во внешнеполитической повестке власть все более развивала избранный в 1999 году курс на противостояние с Западом. Во внутренней политике в 2003 году было дано разрешение создать блок «Родина» ради ослабления КПРФ, а в конце 2000-х были предприняты попытки манипулировать националистическими группами. В те годы это называлось «управляемым национализмом»: власть поддерживала одни ультраправые организации в противовес другим (в первую очередь — «Русский образ» против ДПНИ), приказывала прокремлевским «молодежкам» использовать в умеренной форме элементы ультраправой риторики.

Но это было лишь тактической игрой. Во внутренней политике с самого начала 2000-х годов нарастали авторитарные тенденции, но к националистической повестке власти всерьез обращались редко. Это изменилось после ультраправых беспорядков на Манежной площади в Москве в декабре 2010 года. Тогда сложилась уникальная ситуация — полиция не смогла справиться с несколькими тысячами фанатов и ультраправых, причем прямо под кремлевскими стенами.

С начала 2000-х годов заметно вырос и дальше уже почти не снижался уровень ксенофобии в обществе

Власть отреагировала на беспорядки выступлениями и официальными документами, которые в 2011–2013 годах сформировали «официальную версию» русского национализма (позже, в 2020 и 2022 годах, в ней наметились изменения).

Официальный национализм подчеркивает политическое единство российской нации, противопоставляя его этническим национализмам, включая русский. Эта идеологическая программа утверждает приоритет политической лояльности над этнической и религиозной.

Основой общей идентичности в этой идеологии мыслится восстановление величия империи (само слово «империя» при этом не используется), которая обороняется от значимого и могущественного Другого — Запада. В империи культивируется этнокультурное многообразие, но утверждается представление о ее этнокультурном ядре — русском и православном. Поэтому тема сохранения унаследованной от СССР сферы влияния понимается не только в геополитическом смысле, но и в смысле этнокультурной близости.

Империя не определяет себя через глобальный идеологический проект, как раньше СССР. Но все же такой проект у нее есть: она позиционирует себя как глобального лидера в защите «традиционных ценностей». Михаил Суслов, автор недавно вышедшей книги о путинской идеологии, не считает это национализмом. Но этот проект сфокусирован на элементах националистической повестки, и в последнее время эта фокусировка только усилилась. Так что, полагаю, правильнее все же считать современную российскую официальную идеологию своеобразной версией национализма, которую власти выдвинули во многом как альтернативу идеям русских этнонационалистов.

В движении русских националистов, каким оно было к началу 2010-х, все еще был силен не слишком популярный в России компонент белого расизма и совсем непопулярная привязанность к неонацистским корням. Когда националистическое движение в таком своем виде попыталось участвовать в протестах 2012 года, это привело лишь к его внутреннему кризису. Позже, в начале 2014 года в движении произошел масштабный и доныне не преодоленный раскол по «украинскому вопросу». Дальнейшей стремительной деградации движения больше способствовали внутренние проблемы, чем идеологическая конкуренция или репрессии со стороны властей.

Интересно, что раскол по «украинскому вопросу» и тогда, и сейчас не предопределялся тем, как отдельные группы или авторы понимали украинцев — как часть русского народа, часть некой триединой общности или как отдельный народ. Объяснения, почему тот или иной националист занял ту или иную сторону в конфликте или уклонился от этого, весьма многообразны. Но нельзя не заметить, что среди прокиевских русских националистов доминировали те, кто был ближе к белому расизму, а среди продонецких — те, кому, при всем их этнонационализме, ближе были темы величия державы и ее противостояния с Западом.

Конечно, это сближало продонецких с официальным курсом. Но не следует думать, что это исключало их оппозиционность: отношения с властями у разных групп националистов развивались непросто. Да и у националистов отношение к авторитарному правлению как таковому, положительное или отрицательное, с годами менялось и не очень коррелировало с позициями по «украинскому вопросу».

Уже к 2020 году прокиевское и в целом расистское крыло русского национализма было значительно слабее, чем продонецкое и державническое. Хотя и последнее значительно ослабло, проигрывая государственной пропаганде. Фактически это означало, что оппозиционный русский национализм, каким мы его знали в 2000-х годах, себя исчерпал.

Кстати, и уровень этнической ксенофобии в стране на фоне конфликта на Донбассе несколько лет неуклонно снижался. Когда он в конце 2010-х вернулся к прежнему уровню, политически организованный оппозиционный национализм уже почти исчез.

Новая смена

Что могло прийти на смену национализму в стиле 2000-х под прессингом все более подавляющей и все более идеологизированной государственной власти?

Еще на рубеже 2000–2010-х годов в самоопределении русского национализма намечался поворот к национал-демократии и в целом к более гражданскому, а не этническому или имперскому национализму. Это было видно не только в тогдашней деятельности Алексея Навального и не только в участии националистов в протестах 2011–2012 годов. Но этот поворот так и не состоялся, и «нацдемы» остались лишь малыми группами.

С другой стороны, никакого мало-мальски самостоятельного течения, в целом ориентирующегося на описанные идейные приоритеты Кремля, тоже не получилось: власти явно не были заинтересованы в самоорганизации снизу даже в поддержку официального курса. Наблюдавшиеся с 2019 года попытки возродить националистические движения, например, силами Константина Малофеева, явно не имели шансов на успех.

С 2022 года ситуация масштабного вооруженного конфликта создала у властей потребность в идейно мотивированной поддержке снизу. Она не обязательно должна была быть националистической по преимуществу, но и такая тоже годилась. И что не менее важно, параллельно и независимо от «украинского вопроса» с 2021 года в пропаганде неожиданно стала вновь обостряться тема «мигрантской угрозы». С тех пор она только раскручивается все сильнее.

Эти два фактора — желание власти получить поддержку снизу и инспирированные пропагандой антимигрантские настроения — в совокупности запустили процесс изменения идеологического и пропагандистского комплекса, который может быть назван официальным национализмом. Но этот процесс пока далек не только от завершения, но и, похоже, от решающего поворота.

Одновременно те же два фактора и начавшиеся идейные перемены в верхах создали благодатную почву для нового подъема национализма снизу. Он разворачивается в условиях существенно более авторитарного режима, чем в 2010-е и тем более в 2000-е годы, не говоря уже о 1990-х. Поэтому воспользоваться выросшим спросом на национализм могут в основном группы, которые не слишком расходятся с властями идеологически и не пытаются вступать с ними в политическую конкуренцию. При этом «критика отдельных недостатков» со стороны таких групп вполне терпима. Поэтому в последнее время поднимаются такие объединения, как сетевая «Русская община», которые активны сразу в трех сферах — противостояние с мигрантами, защита «традиционных ценностей», поддержка СВО.

Эта динамика пока не дает достаточных оснований, чтобы представить себе, каким будет русский национализм — и государственный, и низовой — через несколько лет. Основная неопределенность — насколько нескоро в России возникнет ситуация «возвращения политики» в какой бы то ни было форме. Если это случится в хоть сколько-то обозримом будущем, у нынешних русских националистов несколько больше шансов на мобилизацию поддержки, чем у националистов 2000-х.

В сравнении с ДПНИ и подобными силами, в нынешнем движении снизу мы видим меньше революционности; меньше криминального насилия; более сбалансированную тематику (в частности, меньше белого расизма); больше защиты обычаев (например, от иммигрантов и от «гей-пропаганды»). Наконец, нынешняя поддержка СВО со временем конвертируется в близость к неизбежному массовому поствоенному ресентименту. Но поскольку движение развивается в тени «официального национализма», многое зависит от того, каким к тому времени окажется последний.